Крокодил на гребне волны

30 августа исполняется 140 лет со дня рождения Эрнеста Резерфорда. Представлять его как ученого, наверное, нет нужды: альфа- и бета-излучения, планетарная модель атома, счетчик, более известный как счетчик Гейгера, — все это сегодня учат в средней школе. Можно сказать о нем просто: создатель ядерной физики.

Удивительно, что, оставив после себя исключительно экспериментальные работы, он заложил теоретический фундамент этой науки. Наверное, потому, что очень трепетно относился к эксперименту: боясь выдать желаемое за действительное, просил снимать показания приборов одних студентов, не посвященных в суть опыта, а других – соединять полученные точки кривой.

В 1931 году в знаменитой Кавендишской лаборатории Кембриджского университета проходила конференция, посвященная столетию со дня рождения Джеймса Максвелла, ее первого директора. С воспоминаниями о нем выступали его ученики. «Ну, как вам?» – шепотом поинтересовался тогдашний директор лаборатории Эрнест Резерфорд у своего молодого коллеги Петра Капицы, который в то время стажировался в Кембридже. «Хорошо, – ответил тот, – только Максвелл у них выходит каким-то уж идеальным. Хотелось бы услышать воспоминания о живом человеке, со всеми его человеческими недостатками». Резерфорд рассмеялся: «Я уполномочиваю Вас, Капица, после моей смерти поведать миру о моих недостатках».

Академик Капица вспомнил этот эпизод много лет спустя, в 1966-м, выступая перед членами Лондонского королевского общества с воспоминаниями о своем учителе. «Сейчас я понимаю учеников Максвелла, – сказал он. – Время поглотило все мелкие человеческие недостатки, и передо мной встает великий человек поразительного ума и высоких душевных качеств».

Сегодняшним очерком хотелось бы добавить несколько штрихов к портрету Эрнеста Резерфорда как человека. Конечно же, недостатки у него были – как у любого живого человека. Но читая о них в воспоминаниях коллег и учеников, можно только улыбаться. Например, некоторые считали Резерфорда нескромным и даже заносчивым. Крылатой фразой стало его деление наук «на физику и коллекционирование марок». Но вряд ли представителям нефизических дисциплин стоит всерьез обижаться — просто Резерфорд очень любил краткость и простоту, и физика воплощала для него эти качества как никакая другая наука. Правда, по иронии судьбы, Нобелевской премией Резерфорд отмечен как химик за создание теории радиоактивности.

Еще один пример «нескромности». Когда однажды кто-то из коллег выразил свое восхищение необыкновенной способностью ученого всегда быть «на гребне волны», тот невозмутимо ответил: «Ничего удивительного – это ведь я породил волну»…

На самом деле секрет того, что Резерфорд всегда находился на передовой науки, крылся в его учениках. «Они не дают мне стареть, учат не завидовать успехам», — признался он как-то. Наверное, именно поэтому Резерфорд всегда оставался открытым к новому, в отличие от многих консервативных ученых его поколения, работавших в одиночку, без собственной школы. И, наверное, поэтому его так любили те, кому довелось с ним работать. И более того — даже те, кто был с ним знаком только заочно. Например, школьники одной из украинских школ, чье приглашение стать членом их физического кружка, созданного с целью «продолжить его фундаментальные работы», он радостно принял.

Другой запомнившийся многим недостаток Резерфорда – его привычка ворчать и выражать свое недовольство подчиненными. Будучи директором лаборатории, он обходил свои «владения», зачастую вгоняя в краску молодых сотрудников замечаниями типа: «Когда же будут результаты?». Однако те, кто знал ученого ближе, не обращали на эти слова внимания: выходец из простой новозеландской семьи, он с детства впитал грубоватую манеру общения местных фермеров. Ворчал на автомате. Вероятно, из-за этой внешней суровости за Резерфордом прочно закрепилось прозвище Крокодил, на которое он, кстати, совсем не обижался.

Из недостатков, которые можно отнести и к достоинствам, следует упомянуть и полное отсутствие у Резерфорда коммерческой жилки. Не одна компания предлагала ему сверхсовременную лабораторию и басно­словную зарплату для работы над конкретным перспективным в промышленном плане проектом. Он неизменно отказывался, говоря: «Нельзя служить одновременно и Богу, и мамоне». На вопрос, сколько же должен получать настоящий ученый, отвечал в свойственной ему манере: «Чтобы хватало на хлеб с маслом. Но без джема».

Возможно, из-за предубеждения ко всему связанному с зарабатыванием денег он, великий экспериментатор, практически не интересовался техникой. Для него главной была идея эксперимента, а ее техническое воплощение можно было поручить лаборантам.

Петр Капица вспоминает, как однажды принес директору лаборатории на утверждение чертеж импульсного генератора большой мощности для получения сильных магнитных полей. Резерфорд внимательно просмотрел его — правда, держа вверх ногами — и сказал: «Чертеж меня не интересует, Вы просто укажите те принципы, на которых эта машина работает».

Наверное, в этом безразличии к технике кроется секрет не дающей покоя историкам науки недооценки Резерфордом потенциала своих фундаментальных открытий. Человек, объяснивший радиоактивность, открывший атомное ядро и оценивший выделяющуюся при его распаде энергию, считал возможность ее использования в энергетике (а об этом уже говорили многие) вздором…